Лазейка в небо

Приехала папина сестра и её сын Сашка – мой двоюродный брат. Были кто-то ещё, но я их не помню.

Незваные гости вынудили отца сменить гнев на милость, и я на личном опыте познал все прелести гуманизма – модель парусного кораблика, которую накануне подарила мне бабушка, родители отдали моему двоюродному брату. “Все равно ты его не сможешь собрать” – успокаивала меня мама (на тот момент брат был вдвое старше меня), но я был безутешен в своём горе. Уж лучше бы прошлись по моей заднице ремнём. Правда, часом позже, в знак примирения, Сашка научил меня пользоваться открывалкой, и где-то на середине банки сгущенного молока на душе вновь запели соловьи и я искренне всех простил.

Не помню точно, в этот день или на следующий, гости распрощались и уехали очень далеко, потому что место, где мой кораблик должен был навеки бросить свой якорь, называлось Дальний Восток. Больше я Сашку не видел. Только через родственников до меня доходили о нём редкие, чаще плохие слухи, а так как последние двадцать восемь лет у меня всё было хорошо, то я был уверен – ему обо мне ничего не сообщали. Поэтому, когда мы нашли друг друга через интернет, я написал ему длинное-предлинное письмо, в котором рассказал про свою жизнь, начиная с той самой банки сгущенки, которую он съел (так я сказал тогда маме) и до наших дней, когда у мировой экономики приключился большой запор.

Красочно и в деталях я изложил Сашке всё, что пережили я и моя семья, где были, куда ездили, где и кем работали. Я старался не злоупотреблять своей способностью к сочинительству и написал по объёму не более чем брошюру.

Ответ брата начинался с извинений за то, что он не писатель и о себе он расскажет не так красиво, как это получилось у меня. И действительно, несколько обрывисто, с большим, нежели у меня количеством ошибок (и гораздо короче), он написал о своей жизни на Дальнем Востоке, об учёбе и трудностях детства, о службе и тяжелой болезни, о женитьбе и родившихся детях, и что кроме семьи у него никого больше нет, ни младшего брата, ни отца, ни матери. Всю свою сознательную жизнь он прожил в этом дальневосточном посёлке, и между строк я прочитал, что он проживёт её там до конца.

О кораблике он не обмолвился и словом…

Чтобы письмо брата смогла прочитать мама, я решил его распечатать, иначе меня каждые пять минут звали бы к компьютеру, чтобы я покрутил колёсико мышки и передвинул текст. Когда принтер закончил давить из себя чернила, я удивился. На его пластмассовом лотке лежал один единственный лист бумаги, пропечатанный с двух сторон (тоже экономим). “Так мало? – подумал я. – Вся жизнь на одном листе?”

Я перечитал. Всё правильно. Учёба, служба, жена, дети, брат, родители. Даже оставалось место для нескольких предложений о маленькой пенсии, внуках… ну и стандартный некролог…

Кошмар! Целая жизнь в десятке абзацев! Но меня смутил не только минимализм изложения. Было что-то ещё, что мне не понравилось в этом якобы законченном письме. Я начал думать. И понял… Ведь напиши он о себе большую и толстую книгу, насыщенную событиями как мексиканский сериал, в принципе в ней было бы то же самое: естественное для всех людей начало, затем следовало бы объёмное содержание, а последние страницы остались бы нетронутыми. По известным всем причинам их бы дописывал кто-нибудь другой (я например, ведь я моложе), где после стандартных фраз “Он был замечательным человеком…” и им подобных, мне пришлось бы поставить это ужасное слово “Конец”.

Слово, которое я ненавижу с тех пор, как научился читать. Оно всегда появлялось внизу экрана и медленно ползло вверх после каждого интересного фильма (например про тимуровцев или неуловимых мстителей), и всякий раз от безысходности мне хотелось рвать на себе волосы. “А дальше? – кричала моя внутренность. - Неужели это всё?”. Помню, как часто я оставался сидеть у экрана телевизора в ожидании продолжения затронувшей меня истории, представляя, как у моих друзей появлялись новые враги, и опять стрельба, погони и торжество справедливости. Но после прощальных титров и программы телепередач на завтра, как правило, следовали какие-нибудь “Сельский час”, “Здоровье” или “А ну-ка девушки”.

Но это была малая часть моих мучений, связанных с врождённым чувством вечности. Прочитав однажды на стене дома чью-то надпись “все мы сдохнем”, я пришел к родителям за пояснением таких понятий как жизнь и смерть, и они как могли удовлетворили моё любопытство. Правда, в двух вопросах полной ясности для меня так и не наступило.

Ну, во-первых, откуда взялось яйцо, из которого вылупился аист, который принёс в наш дом мою младшую сестру (со мной всё было понятно – мальчиков находят в капусте), а во-вторых, неужели после смерти ничего больше нет? Неужели и тут конец и опять ненавистные мне титры? Было обидно до слёз. Я отказывался верить, что всё это однажды закончится – варенье, пломбир, кораблики в ванне и дворовая собака с консервной банкой на хвосте. Нет, то что не будет ремня, угла, и “никаких мультиков до конца месяца” – это конечно меня радовало, но вот всё остальное… но родители только развели руками и посоветовали обратиться с этим вопросом к бабушке, потому что она носила на шее крестик и верила в продолжение.

Полгода я жил в ожидании, пока наконец-то одним прекрасным, летним утром, я проснулся и с радостью вбежал на кухню. Обоняние меня не подвело – приехала бабушка. Она уже выгружала из сумки последние банки с вареньем, ставя их на стол между связками бубликов, мешочков конфет и пачек вафель, но я решительно отодвинул соблазн в сторону и попросил рассказать мне, зачем она каждый вечер бьётся головой об пол перед иконами в углу своего дома, и что нужно сделать мне, чтобы после смерти попасть в рай.

Бабушка смерила мне температуру и принялась рассказывать про святых с нимбами, про ангелочков с крылышками, и про рай, где все люди будут вечно парить на облачках и играть на арфах. И хотя это место выглядело полной скукотищей, мне почему-то хотелось туда больше, чем в темноту. Я уже готов был съездить с бабушкой в церковь, чтобы креститься и надеть на себя крестик, но оказалось, что этого недостаточно. Чтобы унаследовать вечность, ещё нужно было хорошо себя вести.

Из бабушкиного описания “хорошего мальчика” я понял, что в рай я попаду, если сдам свою рогатку и всю оставшуюся жизнь буду задумчиво гулять по посёлку как Костя из первого подъезда, которому на голову упал не то – кирпич, не то – черепаха. На такие жертвы я пойти не мог (тем более в сезон созревания клубники на соседских огородах), и с грустью предпочёл тьму вечному возлежанию у ручья жизни. Бабушка тоже расстроилась.

Много мудрости прибавляет печаль, и полученные знания о райских высотах тоже не лучшим образом сказались на моей жизни. Теперь после каждой украденной ягодки или подстреленной вороны (да простят меня кришнаиты), я чувствовал как “Кто-то” наверху нахмурив брови, осуждающе покачивает головой, а затем макает перо в чернильницу и в графе “плохие дела Андрея”, ставит жирную галочку.

Ощущая этот всепроникающий взгляд даже в тёмном подвале, в котором я обычно мастерил всё то, что повергало в ужас окружающих, время от времени я пытался жить как все и даже немного лучше, стараясь хоть как-то раздобрить сердитого Автора моей книги. Я начинал брать с собой в школу сменную обувь, приносил маме из магазина всю сдачу, вываливал мусор и при этом не поджигал мусорный контейнер. В восемь часов вечера я уже был дома, и сидя на окне с тоской смотрел на стройку, где пацаны играли в казаков-разбойников. Родителям тоже было непривычно – не нужно было никуда бежать, ничего тушить, ремонтировать и вставлять разбитые окна. Никто не звонил домой и не жаловался. Наоборот, хвалили.

Но, как правило, эти приступы “положительности” были недолгими. В конце концов, давившее изнутри зло прорывало оболочку самоправедности, и как голодный человек набрасывается на еду, так и я, пускался во все тяжкие, начиная громить, крушить, ломать, и поджигать.

Я искренне не хотел этого делать, но остановить себя не мог. Седовласый хмурый Автор вновь начинал ставить галочки, и я боялся, что либо Ему скоро надоест это занятие (потому что я сам понимал своё превосходство над остальными в мастерстве злодеяний), либо просто-напросто закончатся страницы в моей книге. Я чувствовал, как с каждым годом рай становился для меня всё более недосягаемым…

Но чем дальше он от меня удалялся, тем сильнее мне хотелось в него попасть. И тогда я решил поискать лазейку в небо. Ведь бабушка была необразованной (о чём я ей часто говорил) и могла попросту всего не знать, да и те её сказки, которыми она меня пичкала, ещё в детстве вызывали у меня сомнения. Взять хотя бы такое её утверждение, что если верующий человек в момент своей смерти окажется без крестика, то в раю этот бедолага всю вечность будет ходить слепым. Да и вообще мне был непонятен рай, в котором мы будем сидеть на облачках и играть на арфах. Что, никаких электрогитар?

Сначала я зашел в большую церковь одной уважаемой конфессии и обратился к очень уважаемому проповеднику, который повторил слова моей бабушки – рай только для хороших мальчиков, и если я буду прилежно себя вести, то может быть Иисус (сын Автора моей книги) замолвит обо мне словечко и у меня будет продолжение.

Мне как-то сразу не понравился вариант “может быть”, и к тому же я понимал, что некоторые “плохие” дела, которые являлись следствием моего полового созревания, я никогда самостоятельно оставить не смогу (по крайней мере, без вмешательства хирургии). А это значит…

Я уже было собрался уходить (навсегда, в темноту) и решил напоследок забавы ради спросить про слепых в раю, но тут меня осенило. Если мы должны сами стать хорошими, чтобы попасть в рай, тогда зачем умер Иисус, причем насколько я знал, мучительно?

Уважаемый проповедник от такого вопроса растерялся настолько, словно он вдруг оказался в женской раздевалке, причём женщины там были в одежде, а он нет. Он не знал в какую сторону смотреть, что говорить, но отступать было некуда – позади алтарь. Наконец он собрался с мыслями и начал нести такую ахинею, что даже я, последний грешник, в жизни не читавший Библии, понял, что он просто бредит.

Не дослушав, не попрощавшись и не извинившись, я выбежал на свежий воздух. Мне стало жарко от загоревшейся во мне надежды на продолжение. Поднялся пульс. Я ещё ничего не знал о Боге, но интуитивно понимал, что Иисус приходил на землю не просто исцелить пару сотен калек и воскресить несколько мёртвых. Было что-то ещё в его сошествии.

И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что раз Он был Богом, то (цитирую) “проклятым евреям” не удалось бы просто так Его схватить и казнить. Не по воде, так по воздуху Он ушел бы от преследователей, но почему-то Он остался и позволил Себя убить.

В общем, уважаемый проповедник был сильно не прав, особенно насчет евреев, и тогда я начал искать священника, который бы доходчиво мне объяснил, для чего умер Иисус и может ли это хоть как-то помочь мне получить пропуск в рай. Обойдя множество различных конфессий и уже было, отчаявшись, я всё же нашел такого в здании городского Дома Культуры. Улыбающийся, стройный, побритый молодой человек. И пахло от него приятно. К тому же мне не нужно было кланяться ему до пола, хотя прихожан у него было раз в десять больше чем во всех тех церквях вместе взятых, которые я посетил до этого.

На понятном, русском языке он рассказал мне, что произошло на Голгофе, как благодаря Иисусу я могу получить примирение с Богом и прощение грехов (тех, которые я уже совершил, и тех, которые ещё предстоит). Проповедник в пиджаке объяснил мне также, что когда я позволю Иисусу войти в моё сердце, Бог будет помогать мне бороться с моей греховной природой. Поэтому если я согрешу в том, чему я противостою, Он простит меня и борьба снова продолжится, пока грех не будет полностью уничтожен.

Но если я буду настойчиво грешить в том, в чём я легко могу быть праведным, то тогда я могу потерять свой пропуск в рай. Я прошептал проповеднику на ушко некоторые свои грехи и он, нисколько не смутившись и не округлив от ужаса глаза, сказал, что любой грех простится человеку, и всё то, что я совершил когда-то, будет забыто в одну секунду. Что же касалось моих “текущих” недостатков, то проповедник в галстуке сказал, что Иисус поможет мне справиться с ними, и свобода от греха придёт, если не сразу, то постепенно. Но в любом случае победа неизбежна.

Затем я исповедал Иисуса перед несколькими людьми этой общины (как и велит нам Библия), и это стало основанием моего христианства. К тому же со временем моя принадлежность к царству Божьему начала подтверждаться знамениями, описанными в последней главе Евангелия от Марка.

Моя жизнь стала другой. Нет, конечно же я не стал ходить по улицам с блаженным выражением лица, как у того Кости из первого подъезда. Внешне мало что изменилось во мне. Я такой же нетерпеливый, резкий, может даже грубоватый. Многие мои неприятели (которые раньше были приятелями) находят в этом повод к осуждению, но я понял, что Бог не меняет характер. Он принимает нас такими, какие мы есть и даёт нам святость. А святость, это то, что отличает нас от грешников. Нежелание причинять зло другим, отказ от эгоизма, быть праведным даже там, где тебя никто не видит. Но для меня самое сильное подтверждение того, что я стал Божьим праведником – это ощущение того, что тот хмурый и сердитый Автор сменился добрым и улыбающимся Богом, который понимал моё несовершенство и во всём пытался мне помочь. Мне потребовались годы, чтобы к этому привыкнуть.

Новый Бог не стоял больше у меня над душой, ожидая, когда же я согрешу, чтобы тут же меня наказать. Нет. Он уговаривал меня оставить тот или иной грех, потому что это мешало нашему с Ним общению, отравляло мою жизнь, позволяя дьяволу приносить в нее проклятья. Только поэтому Бог просит (именно просит) нас не грешить – для нашего же блага. А ещё я больше не видел этот чёрный экран и ползущие снизу титры, когда представлял свою смерть. Теперь в воображении распускалась цветущая вечность. И не какая-то абстрактная, с порхающими ангелочками и серебристыми ручейками, а вполне реальная Новая Земля, описанная в последней главе книги Откровение. Земля и вселенная, какими они были сотворены во времена Адама и Евы, вечные, благословенные, без проклятий, смерти, вражды.

Вообще за время своего христианства я многое понял о будущей жизни, но об этом я напишу в отдельной книге. Этот же короткий рассказ я посвящаю своему брату и другим ещё живым родственникам, которых хочу после своей смерти встретить на Новой Земле, где больше не будет смерти, болезней и проклятий. Где нас ждет только счастье, радость и удовольствия, и это не закончится никогда. Никогда, никогда, никогда, никогда! Ведь именно для этого мы и были сотворены изначально, и бесполезно искать какой-то ещё смысл нашей жизни. Весь смысл сводится к одному – родиться, найти Бога, примириться с Ним и жить, сначала на земле, потом в вечности… там, где невозможно будет встретить это слово, которое я так ненавижу…

Конец.

Андрей Боголюбов, Газета “Для тебя”

Комментарии пользователей (0)

цитата ответить 23 Дек. 2010 в 08:20 Юрий:

Простите что придираюсь, но фраза “святые с нимфами” звучит как то особенно...

 

цитата ответить 24 Дек. 2010 в 12:39 Светлана Кучеренко:

Спасибо огромное, что помогаете нам делать НХМ лучше. Исправили.