Иван Охлобыстин: “Я христианин не радикальный”

9 февраля актер и священник в запрете Иван Охлобыстин встречался с молодежью в малом зале Музея великой отечественной войны на Поклонной горе.

Встречу организовал Центр «Журавль» (zhuracentr.ru). В декабре на таком же творческом вечере в Новосибирске Охлобыстин сказал, что «запихивал» бы всех геев «живьем в печь». После этого он ушел с поста креативного директора кампании «Евросеть» на такую же должность в кампании Baon. Все эти новости два месяца не сходили с первых страниц новостных сайтов. Корреспондент Правмира встретилась с Охлобыстиным, чтобы дать читателям возможность подробнее ознакомиться со взглядами популярного актера на жизнь, а также выяснить, из каких глубин подсознания всплыли «печи».

В самом начале разговора Охлобыстин сообщил, что в интернет-переписке его и сейчас, несмотря на запрет в священнослужении, просят помолиться.

— Часто?

— Довольно часто, причем в самых удивительных вариантах.

Я люблю фотографию. Я фотографирую не только семью, но и природу, и какие-то явления и события, а потом отбираю, оставляю лучшее — получается вечный фотоальбом в сети. Я думаю, пока будет существовать человечество — будет существовать и сеть.

Однажды друзья попросили, чтобы я сфотографировался в храме. Я повесил фотографию в Instagram и внизу подписал: «Молюсь за всех, прошу ваших молитв».

И мне присылают комментарий: «Прошу за рабу Божию Фотинию, болящая». А я стою в алтаре, когда вынимают частицы — выписал, священник помолился. Потом опять комментарий — они же обновляются постоянно, у меня много подписчиков, в течение получаса тысячи две набежало. И среди них — просьбы помолиться.

С тех пор я после причастия, когда Чашу выносят из алтаря (чтобы не было фамильярного отношения к алтарному пространству), прошу одного паренька сфотографировать меня — я стою в светской одежде, но причащаюсь и молюсь в алтаре. Фотографию снова подписываю: «Молюсь за всех, прошу ваших молитв». И снова приходят комментарии, я выписываю имена. Если не успеваю принести их на проскомидию — сам молюсь в алтаре. Не успеваю в алтаре — дочитываю дома.

Если в Twitter-е приходит какая-нибудь просьба сердечная: «Помолитесь, ребенок в больнице», — сам помолишься и ретвит ставишь. Сложно разве произнести: «Помяни, Господи, младенца такого-то болящего»? Использую высокие технологии.

— Ваше священническое служение осталось в прошлом?

— Я надеюсь, что нет. Мне одному приходится озвучивать то, что должны были давно озвучить люди более авторитетные, наделенные и духовным опытом, и жизненной чистотой. Но этого не происходит по многим партикулярным причинам. Меня как в угол загнали. Есть правда Христова — ее надо озвучивать.

Но я христианин, сам по себе не радикальный. В каких-то внешних проявлениях — вроде как и радикальный. Например, считаю, что нельзя воровать на кино. Либо искусство, либо «бабки». «Бабки» тоже можно делать красиво, но нужно определиться, кто ты — бизнесмен или художник? Потому что нельзя путаться, вечно кокетничать, губки куриной попкой: «Я — великий художник, и не снимаю из-за того, что у меня денег нет». Дайте мне в 90-е годы телефон с видеокамерой — я бы на нее снял художественный фильм и в Канны на надувной лодке отвез бы. Вернулся бы с призом — 100%. Так что это все отговорочки.

Меня учил исповедальной практике совершенно дивный человек архимандрит Михаил из Ташкента. Царствие ему Небесное. Один из первых уроков, которые он преподал: «Чаще смотри на себя в зеркало, тогда и других осуждать не будешь».

Комфортней всего я, конечно, себя на службе чувствую. Это — мое. Я своеобразный человек, очень энергичен, но это никак не связано с позиционированием во внешнем мире. Мне нравится кататься на велике, заниматься боевыми единоборствами, охотой, в экспедиции ходить, что-то восстанавливать, что-то делать, включая детские занятия — склейка моделей кораблей… Я вполне комфортно себя раскладываю в пространстве.

А в храме у меня особое состояние. Я уже двадцать лет плотно нахожусь в храме и отношусь к этому серьезно, без всякого самооправдания. Я реально понимаю, кто я такой и что мне дает храм, сама возможность допуска в храм. И к Богу меня ведет желание не что-то взять, а чувство благодарности за то, что у меня уже есть: люди хорошие окружают, реализация творческая и житейская — мы живем в мире физических закономерностей, и поэтому закон сохранения энергии требует от меня кому-то принести благодарность. А иного, кроме Господа, я и не вижу.

— Вы сказали, что вы иногда высказываете то, о чем должны были высказаться люди более авторитетные. Например?

— Ну, вот возьмем наболевший вопрос с содомитами. Ну совершенно же очевидно. Почему мы все туда-сюда мечемся? Господь говорит, есть два ответа: «да — да», «нет — нет». Пути срединного нет: что это болезнь, еще что-то… Либо ты приемлешь это, либо дистанцируешь себя и тех, кто тебе дорог, тот мир, который нам доверил Господь, от содомского греха.

Я очень реалистичный человек. Меня иной раз это и подводит — я мог бы на что-то закрыть глаза, я легко ушел бы от вопроса о тех же содомитах. Но когда меня спросили напрямую, то я напрямую и ответил. Как должен был ответить любой из христиан.

В Новосибирске, как обычно, произошла глупость. Меня на концерте спросили, как я отношусь к гомосексуалистам. И я ответил, что я бы их всех по печкам распихал. А печки бывают разные. Вот возьмем сказку «Гуси-лебеди». Там Аленушка Иванушку в печку сует, чтобы скрыть от гусей-лебедей. Так что с точки зрения юриспруденции я абсолютно чист.

На какое-то время все затихло. Потом им нужен был скандал, потому что им запретили рекламу. Им наплевать на меня и на мое мнение. Они решили смешать меня с грязью и лишить возможности быть услышанным. Весь скандал вокруг — это просто рекламная кампания. Ну так они сами виноваты, что нарвались на меня. Не надо было похищать у тиранозавра его детеныша.

— А почему вы именно на этот грех так ополчились? Апостол ставит в одном ряду: злоречивые, мужеложники, прелюбодеи, блудники. Всех сжигать?

— Нет, сжигать не надо. Кого сжигать — это надо решать в индивидуальном порядке (смеется), если вообще надо.

Нужно иметь по этому поводу однозначное мнение без всяких оговорок в сторону. Это не что иное как следование Христовым заповедям, и все остальное будет предательством. Существует целый набор полумер: они — такие же люди, если у них есть таланты, если они зла не приносят…

Дело в том, что как только мы пойдем по срединному пути в этом вопросе, чуть-чуть избежим истины Христовой, прямоты, линейности — сразу встанут следующие вопросы, например, дарвинизм, который решить невозможно.

Вот мальчик застрелил учителя, да? Среди прочих версий такая: мальчик из верующей семьи хотел пятерку по геологии или биологии. И по биологии ему задали вопрос: человек произошел от обезьяны? Да или нет? Что он, будучи верующим человеком, мог ответить? Вопрос как раз на отсутствие серединного пути. И ему поставили 4, хотя учитель знал, что мальчик понимает, о чем идет речь, что вопрос о дарвинизме вообще не стоит, он ему по чистой случайности достался. Это вопрос внутренней позиции.

Я не знаю точной истории и не хотел бы, чтобы эта была истинной, но вполне может развиваться и такая тема. Либеральная пресса активно стала ее муссировать: мама — фанатичка, настаивала, мальчику искорежила психику…

Да, где-то можно идти на компромисс, но не в вопросах веры. Компромиссы в вопросах веры порождают лавинообразный шквал других вопросов, которые в будущем человечество решить будет не способно.

И мы оглянуться не успеем, когда за решением с таким серединным ответом на какой-то нейтральный вопрос, вроде бы обусловленный человеческим гуманизмом, мы придем к обязательству реабилитации других, более страшных, вопросов. И уже не сможем ответить на них «нет».

— А обычный блуд вообще уже за грех не считается в светском мире. Почему не ополчиться на более распространенные грехи?

— Потому что они подвластны воспитательным методам.

— А этот неподвластен?

— А этот — нет.

— Почему?

— Вот так вот. Слишком резкий переход. Дело в том, что тут есть 0,001% действительно психически больных людей, которые совращают всех остальных. А те назад уже вернуться не могут. Кто-то старается это удержать в себе, а кто то, не будучи по биологии своей психически больным и гомосексуалистом, идет в эту среду уже по соображениям идейным.

Это, знаете, как с наркоманами. Почему наркоманов надо увозить из места обитания? Не потому что они не могут перебороть, а потому, что они выйдут завтра на улицу — и у них нет другой компании. То же самое с мужеложниками.

Что касается блуда. У нас очень мало прилагают усилий, чтобы как-то по-человечески мотивировать людей. Ну, например: плакат, на нем маленькая девчонка в дедовской пилотке и подпись: «Милые девчонки! Дай вам Бог на самом деле стать тем, кого на самом деле любят больше всех остальных — мамами!» Это правильно поставленный вопрос против абортов.

Любая женщина хочет семейного счастья, а отнюдь не половых утех. Половые утехи — это тридцать пятый вопрос. Для здорового человека он вообще не стоит. Хочется понимания, внутреннего единства. Так же для мужиков: беготня по бабам — просто необходимость поиска своей!

Просто общество такое было, еще этот дурацкий советский период с вечными переселениями, удивительным недостатком жилплощадей, отсутствием морального кодекса, основанного на чем-то осязаемом, извечный романтический герой в образе Басилашвили, который ездит по городам и встречает одиноких брошенных женщин… Мать-одиночка становится гораздо обыденней, нежели полноценная семья. Так что сейчас нужно просто правильно поставить вопросы и мотивировать на семью.

— Вернемся к страшному содомскому греху. Никто из нас не застрахован ни от каких грехов. Представьте себе, что кто-то из ваших детей в него впадает. Ваши действия?

— Принудительное лечение. Психиатрическая больница, желательно, закрытая, подальше от Москвы.

— То есть, с вашей точки зрения это все-таки болезнь?

— Нет, не с моей точки зрения — с точки зрения Ассоциации врачей-психиатров России.

Мне очень не хочется ассоциироваться в старости с тем, что я с гомосексуалистами что-то делал. Потому что по законам рекламы «что-то делал» уйдет, останутся только тэги «я» и «гомосексуалисты».

— В творческой среде, в вашем окружении люди с такими наклонностями были?

— Конечно.

Я напрямую говорил: в аду будешь гореть. Тогда слышат. А вот если начать обтекаемо: «С точки зрения банальной эрудиции», — не слышат.

У нас же были случаи в кино — Юрий Богатырев. Он был гомосексуалистом. Все это знали, он страдал от этого, обходил вопрос стороной. Никто не предъявлял ему претензий, потому что понимали: это — болезнь, и сам он не навязывал, и сам страдал.

Или балет наш: через одного! Там не было агрессивного наступления. А на момент агрессивного сопротивления нужно такое же противодействие.

Знакомый гомосексуал говорит: «Я вот гомосексуалист, а ты — такой непросвещенный чувак!» Я отвечаю: «Ты будешь гореть в аду, просвещенный! Можешь меня считать мракобесом, но я человек просвещенный: прочитал много книг, ездил на Harley Davidson, у меня есть татуировки. Слава Богу, все остальное мимо прошло. В принципе, я жизнь познал в какой-то части. Не увлекает. И у меня мнение как было, так и осталось: будешь гореть в аду».

Господь дал нам четкую инструкцию, как надо поступать с содомитами. Содом и Гоморра попалены. И те, кто к этому проявляют интерес, превращаются в соляные столбы. Почему жену Лота воспоминают? Она только повернулась, заинтересовалась… А вот даже сомнений не должно быть.

— Ваши дети смотрят «Интернов»?

— Не знаю. Вася, по-моему, на IPhon-e что-то смотрел. Сам я — нет, не успеваю физически, Оксанка тоже. Однажды мы с Оксанкой посмотрели сто восьмидесятую серию, потому что нам прислали смс-ки: «Какая серия интересная». А потом мы ехали из Костромы, остановились попить чаю и с дальнобойщиками смотрели в кафе на дороге на трассе ночью.

— Целомудренному воспитанию детей «Интерны» не вредят?

— С учетом нынешнего воспитания это как «Чупа-Чупс». Когда сценаристы устают (это начинаешь замечать по тому, что они начинают писать «ниже пояса»), мы восстаем, начинаем скандалить, доходит до того, что приезжает продюсер, нас приезжает уговаривать сценарист: ну что такого, в жизни так есть. Я отвечаю: «Нет, нет, нет. Вы должны понять. Я, как один из людей, ответственных за качество сериала, не должен допустить сомнения у человека, который оставляет своего ребенка у экрана телевизора, когда на экране идут «Интерны».

На грани фола — да. Там молодые люди, юморок бывает сомнительного порядка, но что касается откровенной аморальщины, мы с этим боремся, как можем. У нас весь актерский коллектив и режиссер в этом солидарны, слава Богу. Но сценаристы находятся в зависимости от продюсеров. Пока держимся, но им все сложнее и сложнее.

— Вы высказывались в пользу легализации оружия. Разве христианину в повседневной жизни допустимо пользоваться оружием?

— Мужчине — конечно, в случаях опасности — положи душу за ближнего своего. В Библии все тоже четко описано.

Каждый раз, когда я сталкиваюсь с вопросом, который я не могу решить, я спрашиваю: а как бы на это ответил Христос? Я у кого-то это вычитал — кажется, святой праведный Иоанн Кронштадтский советовал так решать вопросы, по которым ты не имеешь личного мнения, даже если вывод тебе покажется неприятным и неудобным в бытовом плане.

— Какова судьба проекта «Доктрина-77»?

— Замечательно. Даже лучше, чем я думал.

У нас в государстве нет как таковой единой идеологической линии. Идеология, как ни странно, не строится на религиозной концепции. Религиозная концепция — это очень личностное. Она может только подпитывать идеологию, насыщать ее живым устремлением и порядочностью. Религия может сделать человека порядочным, чистым, ответственным моральным, а идеология — это общая договоренность некой большой социальной группы, что мы поступаем только так и навязываем это своим детям. Мы должны навязывать образование, веру в то, во что верим мы, понимание того, куда мы идем. Это и есть идеология.

Она не должна носить только духовный характер. У нее могут быть элементы духовного, но она должна быть светской и строиться на конкретно взятых личностях. Собственно говоря, как и в религии, и не только в ней. Возьмем историю России. История России — это не даты, это — жизни героев, святых, мучеников и даже грешников. Это живые люди, панорама происходящего, сегментированная на жизни людей. Иначе понять историю нельзя, иначе — много разночтений.

— Когда вы обращаетесь к зрителю, вы обращаетесь к почитателю вашего таланта как актера, или к своей прошлой или потенциальной пастве?

— Я чувствую внутреннее обязательство сказать. Мне неохота ездить по городам, мне неохота выступать в этом зале, честно говоря, и мне неохота делиться своим мнением по каким-нибудь поводам, потому что я гораздо комфортнее себя чувствую внутри семьи. Зарабатываю я неплохо, я мужик трудолюбивый, семья — слава Богу, друзья — золото, все сложилось, еще здоровье есть, и для меня это дикое обременение. Но как в пионерской песне: если не я, то кто же, кто же, если не я? То есть, я чувствую такую обязаловку за грехи мои. Меня мордой тыкают в этот вопросник, на который я должен отвечать.

Я могу быть неправ, мои слова нельзя рассматривать как какую-то истину. У экзальтированных людей не должно быть иллюзий, что я знаю все. Это с моей стороны было бы большим грехом. Я такой же случайный и такой же потерянный человек, который идет своими стезями ко Христу. По словам Исаака Сирина, правда, я стараюсь пересечь сады цветущие к брачному чертогу.

— Кто для вас сегодня духовный авторитет?

— Отец Димитрий Смирнов, отец Владимир Волгин — столпы наши, я их очень глубоко почитаю. Они как отцы мне.

— Что должно измениться в вашей жизни, чтобы вы вернулись к священству?

— У меня в ноябре заканчиваются договорные обязательства с «Интернами», выходит «Иерей-сан». Будут какие-то обязательства, связанные с благотворительными проектами.

Связан я только договорами. По большому счету, у меня моральная обязаловка перед «Интернами», потому что там и коллектив большой, им работать надо, и много каких-то бонусов от этой работы: я заработал, отдал долги, друзьям помог. Но устал, как собака, не высыпаюсь, сплю в неделю по 5–6 часов, хожу как зомби.

Среда все-таки не моя. Я чувствую себя комфортно в любой среде, но комфортнее, чем в Церкви, я себя нигде не чувствую.

— Общественно-политической деятельностью будете продолжать заниматься?

— Я смотрю на это как на промысл Божий. Не знаю, мне очень бы не хотелось. Я сейчас не вижу детей. Если я займусь общественно-политической деятельностью, скорее всего, я их и не увижу, пока они первых своих детей не родят.

Знаете, как повар оказался на войне рядом с дзотом, и у него есть по штату граната. Вообще он повар, он должен кашу готовить, но он оказался ближе всех к дзоту, он должен кинуть эту гранату. И я вот так.

Я надеюсь, что этого не произойдет — найдутся умные, решительные, честные люди, разумнее и мудрее, ориентированнее и подготовленнее. Но если этого не произойдет, то у меня будет такой долг.

О развлечениях

Людей уже не нужно развлекать. Есть тысячи каналов кабельного телевидения и радиостанций. Мир перед глазами. Ходить на какие-то мероприятия можно по особому волеизъявлению: оперу, например, послушать хочется, балет посмотреть… Развлекаловка как таковая — умерла. Поэтому жанр вопросов и ответов оказался довольно востребованным.

Аналогия с древнегреческим Ареопагом — люди собирались на площадях, задавая вопросы старейшинам, мудрецам, просто опытным людям, получая ответы, преломляя их в себе и извлекая для себя пользу.

О национализме

Я националист. Я люблю свой народ, я уважаю свой народ. Я боготворю свой народ, естественно, не доходя до ереси. Я не считаю, что мы должны стыдиться того, что мы русские. Мы хорошие. Мы добрые. Мы податливые. Всем бы угодить. Все гордятся, а нам нельзя. Наше упорство в своем уничижении — это гордыня. Мы были так уверены в своей силе, что в какой-то момент упустили возможность напоминать, что мы есть, что мы здесь живущие люди, с нами надо считаться, мы готовы принимать других.

Как мы будем определять нацию? Пойдем в поликлинику? Опозоримся. У нас на три жидовины пять поляков у каждого. Мой водитель — татарин, мусульманин, но он больше русский православный человек, чем я. Такой парадокс.

Для меня нация — это группа, длящаяся в истории, обязанная защищать свои интересы.

О Евромайдане

Евромайдан — это уникальное культурное явление. Там присутствуют несколько абсолютно противопоставленных друг другу сегментов: Восточная Украина, Юго-восточная Украина, Крым, Запад, центр. Все это веками находилось в противодействии друг другу. И наоборот — притягивалось, как магнит.

Я пытался поддержать одних. «Лишь бы не было жертв». Увидел, как горит беркутовец — мне стало жалко бедных ребят, служивых. В них кидают горящей смесью — попробуй в Америке кинь горящую смесь! Поднимается вой: этот человек поддерживает злыдней Беркута! Да я ж не хотел вмешиваться, я не имею никакого права вмешиваться, не будучи гражданином этой страны! Могу только сочувствовать. Я молился. Мы со съемочной группой и семьей договорились читать молитву по соглашению, чтобы все наладилось.

Киевляне говорят: «Поймите нас! Мы не против москалей и не за! Мы не за Львовщину и не за Бандеру — и не против. Нас допекло!»

В какой-то момент я понял, что вообще не должен это обсуждать. Я не смогу разобраться, пока не утихнут страсти. Слишком деликатный вопрос. Не надо вмешиваться — чтобы сохранить добрые отношения с нашим братским народом, который навсегда останется братским, хотят они того или нет. Нужно минимизировать ущерб, наносимый нами.

О любви и детях

Если ты любишь — никогда не возникнет вопрос «рожать или не рожать». Это вопрос только любви и преданности, только духовной, а не биологической моногамности. Когда человек не идет на большое чувство, он умаляет свою душу. Это как с едой: если ты ешь меньше, желудок становится меньше. Здесь то же, только в противоположном аспекте: по мере того, как ты к этому относишься, так оно и складывается. Нужно писать стихи, петь под окнами, жертвовать всем, что жертвуется — пропади все пропадом! Живем на одну кружку Эсмарха, времени не так много, вполне можем успеть вставить одну хорошую песню — как саундтрек из фильма «Титаник». Когда мы принудим себя относиться к этому чуть-чуть иначе, вопрос снимется.

Мне тут Энтео пишет: «Давай проведем шумную акцию против абортов!» — а я говорю: «Давай проведем шумную акцию за рождаемость!» А потом спрашиваю: «А у тебя сколько детей?» — и тут выясняется, что детей у него нет. Поэтому и позиции у нас разные. Хотя, вроде, мы из одного лагеря.

О Кураеве

Я всегда относился хорошо к Кураеву. Он чистая душа и истовый христианин. Мы слишком мало общались, чтобы назвать его другом, но он больше, чем приятель. Я недостоин его, как друга. Он богослов, эрудированный человек… Но. Есть понятие корпоративной этики. В какой-то момент необходимо себя сдерживать.

Отец Андрей заявил проблему. Его авторитет высок у думающих людей. Но дальше начинается борьба, и это напоминает сведение счетов. На данный момент я считаю, что, наверное, нужно сделать паузу. Пусть внутрицерковные инстанции занимаются решением.

О фанатизме

К фанатизму я отношусь отрицательно. Но к хладосердию я отношусь еще отрицательнее.

Об Олимпиаде

Мы же не верим в Зевса-громовержца — духовной опасности нет. Открытие мне показалось на вполне достойном уровне. Я не уверен, что на это стоило тратить триллионы. Но хоть что-то отстроено! Ведь могло кончиться чистым полем.

О церковных бабках

Я бы поставил памятник бабке. В начале Чистого переулка — маленькую, сухую, злую бабку. А за ней — высокого статного архиерея. Если кто в советское время отстоял Церковь, то это были злые бабки! Они забирали у парткомовских начальников их детей и говорили: «Ты, Вася, сиди, никто не узнает», — и несли крестить. Благодаря им большая часть начальствующих чинов носит крестик.

Они много сил приложили, чтобы девки в джинсах не заходили в храм, но еще больше сделали, чтобы сохранить Церковь.

Мария Сеньчукова, Православие и мир

Обсуждение статьи

Ваш комментарий

Уведомлять об ответах Отправить комментарий