Ряховский: Наши прихожане работают во всех ветвях власти

Начальствующий епископ Российского объединенного Союза христиан веры евангельской (пятидесятников) Сергей Ряховский в интервью рассказал об изменении отношения российского общества к протестантам.

Еще каких-то 10–15 лет назад его называли не иначе как сектантом. Сейчас, правда, тоже порой называют так, но уже значительно реже. Российские протестанты стали полноправными участниками диалога между властью и религиозными организациями. За выход из подполья евангелисты, естественно, в первую очередь благодарят Господа, но человеческий фактор тоже никак нельзя сбрасывать со счетов. Если бы не усилия Сергея Ряховского, начальствующего епископа Российского объединенного Союза христиан веры евангельской (пятидесятников), процесс признания протестантов государством, обществом и традиционными конфессиями шел бы, без сомнения, куда менее споро.

Статус члена президентского совета по взаимодействию с религиозными объединениями и члена Общественной палаты — серьезный аргумент в споре с теми, кто считает евангелистов продуктом тлетворного влияния Запада и угрозой традиционным ценностям. Ряховский любит повторять известный афоризм Махатмы Ганди: «Сначала вас не замечают, потом над вами смеются, потом борются с вами. А потом вы побеждаете». Не замечать деятельность Ряховского и впрямь трудно. И совсем уж невозможно пройти мимо юбилея пастора: 18 марта Сергей Ряховский отмечает свое 60‑летие. Накануне торжества юбиляр поделился с «МК» своими воспоминаниями и размышлениями.

— Сергей Васильевич, понятно, что на формирование вашего мировоззрения в первую очередь повлияла ваша семья, ваши родители. Тем не менее из десяти детей лишь вы один решились пойти по стопам отца и стать священником-евангелистом. Насколько трудным был для вас этот выбор?

— Дело в том, что мой отец, Василий Васильевич Ряховский, был не просто священнослужителем нашей евангельской, протестантской церкви. Он был еще и узником совести. Первый раз его посадили до моего рождения, в 1949 году. Он служил на флоте, на Дальнем Востоке, и во время службы стал проповедовать своим сослуживцам, матросам. Тогда еще как православный миссионер. Когда его посадил за эти проповеди, то, находясь в ГУЛАГе, он стал евангелистом. Отец вернулся в 1955 году и вскоре после этого женился на маме. Она, кстати, всегда была евангелисткой. В 1960 году отца взяли во второй раз. Хотя мне тогда было всего четыре с небольшим года, я помню все очень отчетливо: арест, обыски...

— А в чем его, собственно, обвиняли?

— Не помню конкретную статью, но, как правило, евангелистам вменялись в вину незаконная религиозная деятельность и антисоветская пропаганда. До суда отец сидел в «Матросской Тишине». Мама, которая в это время была на сносях, ожидая четвертого ребенка — она родила в день суда, — носила передачи. Однажды ее привели к отцу в камеру, рассчитывая, что она разжалобит его, уговорит быть более покладистым, пойти на сотрудничество со следствием. Но мама сказала: «Мой дорогой муж, будь верен Господу, будь верен церкви. Я тебя дождусь». В общем, эксперимент не удался. Я восхищался своими родителями, восхищался нашей гонимой церковью. Когда к нам домой приходили братья, возвращавшиеся из мест лишения свободы, я часами слушал их, ловил каждое слово. Эти рассказы производили на меня огромное впечатление. Пожалуй, именно тогда у меня впервые появилось желание стать проповедником, служителем Божьим. Я хотел быть таким, как мой папа. Пострадать за Христа. Быть может, вы считаете, что я слишком пафосно описываю свои детские переживания, но я действительно так думал и чувствовал.

— А вам самому приходилось, так сказать, отвечать за отца?

— Конечно. Однажды, когда я пришел в школу, то увидел плакат: «Изувер Ряховский принес в жертву своего сына». Мама, естественно, пошла разбираться... Помню, нас собрала классная и сказала, что приходила мать этого «сектанта» и убеждала, что никто в их семье жертву не приносил. Но мы, мол, убеждены в обратном, верим компетентным органам. Эта семья такая и сякая. Представляете, какое было давление?! Настоящая травля.

— Слышал, что в детстве вы потеряли на несколько лет дар речи. Это имело какое-то отношение к тому, с чем вы столкнулись в школе?

— Это была другая, хотя в определенном смысле и связанная с этим история. Мне было тогда шесть лет. Мы жили в Подмосковье, в поселке Загорянском. Было очень трудно: папа находился в заключении, маму уволили с работы и никуда не брали... Соседи были разные. Некоторые поддерживали нас. Например, семья известного киноактера Сергея Гурзо. Их дом был напротив. Они очень помогали нам, приносили продукты. Но были и такие, кто относился к нам, «сектантам», с неприкрытой ненавистью. Как-то раз, когда я гулял на улице, эти соседи спустили на меня огромного волкодава. Он бросился на меня со спины, повалил, начал рвать одежду... К счастью, пса вовремя оттащили, я остался невредимым. Но испугался так, что надолго утратил способность говорить. Это была острейшая форма заикания: я не мог произнести практически ни слова. Мучения продолжались шесть лет. Все эти годы я молился, просил Господа послать мне исцеление. И однажды во сне я увидел Иисуса Христа. Когда утром я встал, то заикание совершенно прошло. Не меньшее божественное чудо то, что меня и моих братьев и сестер не разлучили с родителями. Родительских прав тогда лишали многих евангелистов, очень многие семьи были разлучены.

— Как долго преследовали вашу семью?

— В последний раз отца судили в 1972 году. Вновь были обыски. Перед этим я спрятал «крамольную» литературу у дедушки в огороде. Правда, спрятал так хорошо, что отыскать ее потом мы так и не смогли. На этот раз советская власть проявила гуманизм: папу не стали сажать. Приговорили, насколько помню, к исправительным работам по месту работы. С удержанием части заработка в доход государства.

Смилостивились в связи с многодетностью семьи... В общем, возвращаясь к вашему первому вопросу, когда пришла пора определяться с выбором жизненного пути, сомнения меня совершенно не терзали. Этот выбор был не только простым и естественным, но и единственно возможным. Я просто не представлял себе на тот момент другой жизни. Перед глазами, как я уже сказал, стоял пример отца и мамы. Кроме того, на меня чрезвычайно сильное влияние оказал Александр Мень, с которым мне посчастливилось лично познакомиться и общаться.

— Постойте, но он же был православным проповедником.

— Все правильно: отец Александр был православным священником, придерживавшимся строгих канонов. Не экуменистом. Но когда я слушал его проповеди, меня не оставляло ощущение, что он был выше конфессиональных барьеров, разделяющих христианский мир. Я воспринимал его как евангелиста. Его книга «Сын человеческий», которая у нас тогда распространялась в машинописных копиях, меня просто потрясла.

— Как вы познакомились?

— Совершенно случайно. Это был, по-моему, конец 1971 года. Я учился тогда в техникуме. Ехал к дедушке в электричке. Как всегда в таких случаях, достал из портфеля Библию, раскрыл ее. Я хотел, чтобы люди видели, что я читаю, задавали вопросы. То были времена воинствующего атеизма, и я воспринимал себя своего рода миссионером. Напротив меня сидел импозантный человек лет сорока. Вдруг он спрашивает: «Юноша, вы разумеете, что читаете?». Говорю: «Да, разумею. Могу и вас научить». — «Ну, юноша, вы дерзкий, — ответил этот человек. — Давайте с вами познакомимся. Отец Александр Мень». Когда я это услышал, то остолбенел. Для нас его имя было легендой. Я, конечно, сразу же извинился за свою дерзость и самонадеянность.

— В свой первый, дьяконский, сан вы были рукоположены в 1978 году. В каких условиях тогда действовали российские протестанты?

— Мы были незарегистрированной, подпольной церковью, сохранять верность которой требовало большого мужества. До 1986 года включительно многие наши священнослужители находились в застенках. Соглашаясь в те годы на рукоположение, ты серьезно рисковал свободой. В любой момент за тобой могли прийти и посадить. Тем не менее страха не было. Когда я сейчас вспоминаю те времена, то думаю: «Господи, какими мы были смелыми! Может быть, даже в каких-то вещах безрассудными».

— Вам приходилось скрывать свои взгляды?

— Нет, свои взгляды я никогда не скрывал. Ни в школе, ни в техникуме, ни в армии, ни в институте, ни на работе. Но богослужения, конечно, приходилось проводить тайно. Мы научились быть настоящими подпольщиками, научились уходить от слежки. Проводили наши службы на конспиративных квартирах, в подмосковных лесах... Даже получалось издавать подпольно литературу.

— В те годы вы сменили целый ряд профессий и, соответственно, мест работы. Но, безусловно, самой любопытной в этом отношении страницей вашей биографии была работа в психиатрической больнице. С какими чувствами вспоминаете этот период вашей жизни?

— Это была психиатрическая клиническая больница №3. Тогда она носила имя Гиляровского. Откровенно говоря, меня привлек, прежде всего, очень удобный график работы, позволявший высвободить время для служения в церкви. Медицинского образования у меня не было, поэтому я был чем-то вроде социального работника. Помогал больным и медицинскому персоналу. На следующий день после того, как я туда пришел, уже вся больница знала, что я евангельский христианин. Это был 1985 год, началась уже горбачевская оттепель. Тем не менее, главный врач вызвала меня и заявила, что, по ее мнению, работа в этой больнице и моя вера несовместимы. Мол, с точки зрения советской психиатрии любой верующий человек является душевнобольным. Я ответил: «Давайте посмотрим. Может быть, что-то и выйдет хорошее из того, что я здесь работаю». В общем, убедил не увольнять меня. За годы работы в клинике я приложил достаточно много усилий, чтобы изменить отношение медперсонала и к больным, и к религии. И, как мне кажется, во многом это удалось.

— Знаю, что в этот период вы при очень интересных обстоятельствах познакомились с Владимиром Жириновским. Было дело?

— Да, это было осенью 1991 года. В СИЗО №1, знаменитой «Матросской Тишине» — это соседнее с больницей здание, — сидели тогда гэкачеписты, участники провалившегося путча. Их сторонники регулярно устраивали уличные акции в их поддержку. И вот как-то раз к нам поступил сигнал «сверху»: у стен СИЗО будут сейчас митинговать какие-то странные люди, заводила которых — явно наш клиент. Надо, мол, изолировать и проверить. Была как раз моя смена. Я взял с собой нескольких санитаров, мы подошли к митингующим. Ораторствовал Владимир Вольфович, которого я тогда, правда, еще не знал в лицо. Мы объяснили, с какой мы здесь целью. Жириновский спросил меня: «Вы уверены, что поступаете правильно? У вас есть письменное распоряжение?». Я ответил, что письменного распоряжения нет. «Ну, тогда подумайте. Нас тут больше, чем вас». Я подумал — и не стал ничего предпринимать. На все воля Божья, а Господь не дал мне тогда каких-то четких импульсов. Был бы на моем месте другой сотрудник, возможно, все было бы по-другому.

— Пожалуй, далеко не все сограждане одобрили бы ваше решение.

— Мне не всегда нравится эпатажный стиль выступлений Владимира Вольфовича. Но я много раз беседовал с ним один на один, и в личной беседе это совершенно другой человек. Обаятельный, умный, ироничный. То, как он держит себя на публике, — это имидж. Для меня это, прежде всего человек, ищущий истину, ищущий Бога. Кстати, однажды он проповедовал в церкви, где я являюсь старшим пастором. Это было через много-много лет после тех событий. У нас даже сохранилась видеозапись.

— Каким ветром его к вам занесло?

— Несколько человек из руководства его партии пришли в нашу церковь, уверовали, стали прихожанами. Видимо, вождь решил посмотреть, куда залетели его соколы. Я предложил ему выступить перед людьми. И проповедовал он, нужно заметить, безупречно. Сказал, что его бабушка была евангелисткой и водила его много раз на богослужения в евангельскую церковь. Кроме того, как оказалось, Владимир Вольфович — учитывая, что он все-таки политик, а не священник, — просто великолепно знает тексты Священного Писания. Полагаю, что он запомнил их с детства.

— Я нашел несколько ваших высказываний, сделанных в разное время, описывающих то, как живется и дышится российским протестантам. Первое: «Сейчас нам легко работать, легко служить». Второе: «Движение пятидесятников и вообще протестантское движение действительно испытывает притеснение по признаку вероисповедному (тот факт, что мы не являемся православными, служит неким мотивом для преследований и дискриминации»). Какое из этих более соответствуют нынешнему моменту?

— И то, и другое. Если говорить о федеральном уровне власти, о президенте, то я подписываюсь под первым высказыванием. Напомню, что с 2002 года я являюсь членом президентского совета по взаимодействию с религиозными объединениями, с 2005 года — членом Общественной палаты. Вы же понимаете, что мое членство могло бы быть в любую секунду дезавуировано, если бы федеральная власть изменила свое отношение к протестантам. Но вот что касается регионов, я абсолютно солидарен со своим вторым заявлением. К сожалению, слишком многие чиновники на местах разделяют тезис: русский — значит, православный. Конфликтные ситуации периодически возникают то там, то там. Мы приезжаем в регион, встречаемся с губернатором, с депутатским корпусом, с руководителями правоохранительных органов. И пытаемся поменять их отношение.

— Встречаются ли случаи, когда российские протестанты вынуждены скрывать свои религиозные убеждения?

— Есть такие случаи. Я благословил целый ряд наших прихожан, глубоко верующих, воцерковленных людей, чтобы они, скажем так, не бравировали своей принадлежностью к евангельской церкви.

— Кто эти люди?

— Как правило, это люди, занимающие определенные позиции в структурах власти: как на региональном, так и на федеральном уровне. Чиновники, депутаты, политики. Не стану скрывать, что прихожане нашей конфессии работают сегодня во всех ветвях власти. И, к сожалению, не каждый руководитель достаточно просвещен в религиозных вопросах.

— Помнится, 10 лет назад некоторые бдительные сограждане обвиняли вас в подготовке «оранжевой революции». Аргументируя это тем, что в первых рядах украинских «оранжистов» были тогда ваши единоверцы. Сегодня не приходится сталкиваться с такого рода нападками?

— Ну так, в лоб, конечно, нет. Но мои прихожане и мои дети действительно сообщают мне время от времени о публикациях, в которых сообщается о том, что протестанты готовят какие-то заговоры и революции. «Бдительным гражданам» я могу сказать лишь одно: будьте спокойны. Нет примеров в истории России, чтобы протестанты стояли во главе переворота. И не будет. Мы категорические противники революций. В любом виде.

— Кстати, редкий российский телеканал не прошелся по протестантизму Александра Турчинова — одного из лидеров новой украинской революции. А в этой связи и по украинским протестантам в целом. Мол, охмуряют братьев-славян, отвращают от традиционной веры. Оттого и все беды. Это уже, пожалуй, можно назвать пропагандистским штампом. Как вы оцениваете такого рода пропаганду?

— Если хотите знать мое отношение к событиям на Украине, то оно очень простое. Я просил в свое время моих украинских братьев-протестантов быть вне политики. Кесарю — кесарево, Богу — Богово. Это наша принципиальная позиция. Да, представители церкви могут выступать, скажем так, в разных ипостасях. Но не сама церковь, не священнослужители. Боже упаси. Между тем господин Турчинов, как известно, является дьяконом одной из баптистских церквей. Считаю, что, став тем, кем он стал, — исполняющим обязанности президента, потом секретарем совета национальной безопасности, — он обязан был сложить с себя сан священства. Это несовместимые вещи.

— А вы знакомы лично с Турчиновым?

— Да, знаком.

— Продолжаете поддерживать отношения?

— Последние лет десять — нет. Скажу откровенно: я не терплю дух национализма. Русского, украинского — любого. Для меня это как дух преисподней. И если от человека пахнет национализмом, для меня этот человек становится нерукопожатным. И когда я почувствовал, что такой аромат начинает исходить от Турчинова, я прекратил с ним отношения. Мы разошлись на почве идеологии.

— И все-таки не видите ли в госпропаганде, клеймящей украинских «сектантов», опасности для протестантских церквей в России?

— Конечно, вижу. Невежество и заблуждения — особенно в такой тонкой сфере, как межрелигиозные отношения, — всегда опасны.

— Можно ли сказать, что вас начинают воспринимать как «пятую колонну»?

— Маргиналы, увы, во всех видят маргиналов. На телеканалах, кстати, работают опытные юристы: с экрана говорят только об украинских протестантах. Однако в видеоряде присутствуют и некоторые наши богослужения. То есть населению наглядно демонстрируется, кто внутренний враг. К сожалению, это в наших исторических традициях: объявлять какую-то социальную, этническую или религиозную группу виновной во всех несчастьях, случающихся со страной. И я очень не хотел бы, чтобы на этот раз в роли «врагов народа» оказались протестанты. Впрочем, абсолютно уверен, что эта волна пройдет.

— Давайте наконец о приятном. Как и где будете отмечать свой юбилей?

— Я родился 18 марта. Но так случилось, что 18 марта страна отмечают возвращение Крыма. Для нас, кстати, это тоже семейный праздник, потому что моя супруга — крымчанка. В ее свидетельстве о рождении написано: Феодосия, РСФСР. Поскольку на этот день запланированы разного рода торжества, я принял решение отмечать свой день рождения 19 марта, в субботу. Соберу своих друзей. Это совершенно разные люди, разных убеждений: протестанты и православные, мусульмане и иудеи, агностики и атеисты... Свой главный жизненный принцип я формулирую так: в главном — единство, во второстепенном — свобода, в остальном — любовь. Я с величайшим уважением отношусь к представителям других конфессий. Бог един, «провайдеры» могут быть разными.

— Но атеисты, которые также будут за вашим столом, существование Бога, как известно, отрицают.

— Главное, что они люди, созданные по образу и по подобию Божию. С моей точки зрения, гармония в обществе зависит не столько от того, что мы декларируем и проповедуем, сколько от того, как живем.

Андрей Камакин, Московский комсомолец

Обсуждение статьи

Ваш комментарий

Уведомлять об ответах Отправить комментарий