Капеллан Мохненко: хочу рассказывать правнукам, как империя сломала зубы под Мариуполем

В Мариуполе действует крупнейший на всем постсоветском пространстве реабилитационный центр для детей-беспризорников. Создал его пастор Геннадий Мохненко, который заботится о воспитанниках центра “Республика Пилигрим”, является отцом троих родных и 32 приемных детей.

Именно Геннадий Мохненко вместе со своими воспитанниками исколесили на велосипедах полмира – чтобы привлечь внимание людей к проблеме сиротства и сагитировать их усыновлять малышей, лишенных родительской любви. С этой же целью они покоряли самые высокие горы на всех континентах. Такой способ популяризации идеи усыновления оказался неожиданно эффективным: сотни ребят обрели семьи.

Война внесла свои коррективы в налаженную жизнь детского центра. Сегодня жители “Республики Пилигрим” и приемные дети Мохненко копают окопы, плетут маскировочные сети, возят помощь солдатам прямо на линию фронта. Именно они в числе первых отправились строить укрепления вокруг Мариуполя, когда российские войска прошлым летом пересекли государственную границу и двинулись в сторону Новоазовска.

Запах возвращающейся в Мариуполь войны жители города ощутили сразу после Дня Независимости в прошлом году. Накануне годовщины тех событий мы попросили Геннадия Мохненко вспомнить, как оборонялся город, надежно ли он защищен от возможного прихода “русского мира”, есть ли на войне место чудесам и в чем секрет нашей победы в этой необъявленной войне.

- Геннадий, как изменила вашу жизнь война?

К сожалению, в этом году приостановлена наша кругосветка. Война иногда убивает мечты, а иногда их прерывает. Мы очень надеемся, что в нашем случае это второй вариант. И что когда закончится эта жуткая история, мы вернемся к прежнему режиму – служению Богу и людям.

Сейчас вся наша детвора и взрослые заняты тем, чтобы поддерживать солдат на линии фронта, помогать гражданским людям, оказавшимся в тяжелейшей ситуации. У нас действует центр для беженцев, мы работаем с брошенными стариками. В прифронтовые поселки практически каждый день наши сотрудники возят помощь. Иногда прорываясь под обстрелами…

- А малыши?

За прошедший год наш детский центр пережил две эвакуации. Первый раз – когда город захватили бандиты, уж давайте называть вещи своими именами. Это ведь были самые настоящие криминальные авторитеты, окружившие себя наркоманами. Под руководством ФСБшных агентов и заезжих казачков из России они творили в городе страшные вещи. Сжигали здания, грабили банки, захватили воинскую часть и горотдел милиции 9 мая, в День победы…

Они раздолбили автобус нашего детского дома. Набросились на автобус нашего детского дома с криками “Россия!” - озверевшая толпа, люди, превратившиеся в собак… То, что тогда никто не погиб – это нечто сверхъестественное!

Нам тогда казалось, что это большая трагедия. Весь город был шокирован тем, как такое вообще могло случиться. Но позже, когда уже были бои в центре города, когда эти “орлы” начали захватывать здания, убивать офицеров – та история с автобусом стала восприниматься как нечто совершенно безобидное.

Тем не менее, тогда мы впервые эвакуировали наших детей. Когда же ДНРовцев выбили из Мариуполя – мы вернулись с радостью. Детвора плакала от счастья. А после россияне взломали границу, был взят Новоазовск – и война снова начала возвращаться в город. Помню, мы тогда среди ночи вновь подняли по тревоге наши детские дома, семейные детские дома, женщин и детей… Вывозили среди ночи. Не представляете, каково это – когда перепуганные малыши заглядывают тебе в глаза и спрашивают: “Папочка, что – опять война? Папочка, а ты с нами?”.. А ты понимаешь, что им в одну сторону, а тебе – совершенно в другую, чтобы попытаться хоть что-то сделать, чтобы остановить войну…

Когда мы второй раз вывезли женщин и детей - сами поехали как-то помогать: рыть окопы, строить блиндажи, блокпосты… С моими старшими приемными сыновьями, с друзьями мы активно подключились к процессу поддержки военных. И уже чуть позже я превратился из обычного священника еще и в капеллана.

Не представляете, каково это – когда перепуганные малыши заглядывают тебе в глаза и спрашивают: “Папочка, что – опять война? Папочка, а ты с нами?”.. А ты понимаешь, что им в одну сторону, а тебе – совершенно в другую, чтобы попытаться хоть что-то сделать, чтобы остановить войну…

Вот так и живем. Пытаемся поддержать солдат духовно, физически, материально. Весь этот год наши дети плетут маскировочные сети. На Новый год вместо игрушек делали для солдат специальные печки – мы сами разработали конструкцию по типу тех, которые использовались во время войны в Югославии. Удобные, компактные печки, чтобы солдаты в любом окопе, в любом дозоре могли пить горячий чай. Сотни таких сделали.

Не раз и не два рыли окопы. Наши воспитанники – те, кто постарше - добровольцами пошли в самооборону города. У нас есть ребята, наши выпускники, которые пошли воевать за Украину. Один из них недавно чуть не погиб, получил очень сильные ожоги…

Мы активнейшим образом вовлечены сегодня в работу с передовой. Возим, к примеру, одежду солдатам. Помню, когда недавно отвозили, я едва не расплакался. Пацаны едва не передрались… У нас было всего 10 комплектов хорошей формы. А они – чуть не до слез: и мне надо… и мне… Они же воюют в дырявых штанах…

- Так говорят же, что нет уже проблемы такой!

- Пусть говорят, что хотят. А я видел, как солдаты чуть не плакали - просили эту форму. Я уже одному сказал: давай я сниму свою, отдам тебе. Я не взял другой одежды, но в трусах доеду домой, за рулем. А он извинился, убежал… У ребят на передке у многих – реально порванная одежда, сношенная до краев. Слава Богу, мы хоть что-то можем делать. Пытаемся.

К нам очень часто приезжают люди из других регионов Украины, привозят какую-то гуманитарную помощь, какие-то необходимые вещи для солдат или гражданских в прифронтовых поселках. А мы уже доставляем это все туда, на место. У меня есть команда, которая регулярно выезжает. Я иногда только езжу на передовую, а они практически каждый день там. Это настоящие герои. Они под обстрелами людей вывозили, когда рядом мины ложились. Едут туда, куда не проезжает ни Красный Крест, ни кто-либо еще. А они прорываются – чтобы хоть чем-то помочь. Хотя бы попытаться помочь...

- Наверное, не только форму возите?

- Нет, конечно. Вот сейчас реализуем один проектик. Закупили такие веревки-тренажеры, трериксы называются. Это такие маленькие переносные “спортзалы”. Американские спецназовцы такие с собой носят в небольших мешочках. Этот трерикс можно прицепить к любому дереву, к танку – и у ребят есть спортзал, где они могут прокачать любую группу мышц. Хлопцы ведь просто с ума сходят, находясь безвылазно в окопах, под постоянной угрозой. Да и элементарно размяться им надо. Мы уже купили несколько комплектов, ищем спонсоров, чтобы больше закупить. Потому что ребята часто звонят: “Можно гантели?”, “Можно штангу?”. А это дешевле, чем гантели и штанги. И эффективнее.

Или вот другой проект запустили – сделали переносной кинотеатр для солдат. Потому что, бывая там, в окопах, я понимаю, что одна из самых страшных вещей на войне – это тоска.

- Говорят, от этого с ума сходят даже…

- Очень тяжелая обстановка. Эти грязные комнаты, абы какие блиндажи, в которых ребята находятся постоянно… Такие простые вещи психологически очень важны. Маленький чемоданчик, проектор, компьютер, пара десятков закачанных фильмов – и в любом окопе ребята могут посмотреть кино. Забыть ненадолго о войне.

Я прекрасно понимаю, насколько это важно. Мой друг, прихожанин нашей церкви Антон Копытин, недавно выиграл в “Голосе страны” на 1+1. И в те часы, когда шло это шоу, мы отключались от всего. Мы забывали об обстрелах. Забывали о грохоте орудий. Будто ты уходишь с войны – хотя бы ненадолго.

- Вы рассказывали о том, чем помогаете армии. А где деньги на это берете?

- Во-первых, я священник. У нас крупнейший приход в Мариуполе, несколько церквей в разных районах. И прихожане наши очень патриотично настроены. Мы ведь уже знаем, что на оккупированных территориях ты даже Богу молиться должен под указку. Потому что у адептов “русского мира” очень своеобразное представление о христианстве. Для них христиане – это исключительно православные московского патриархата. Очень такая оригинальная, достаточно смешная и весьма глупая идея.

Я не принадлежу к московскому патриархату. Для меня все христиане -это христиане. И для меня, как и для моих прихожан, одна из самых больших ценностей – это свобода. Мы не хотим жить под бандитами. Мы не хотим жить под диктовку каких-то странных ребят, наркоманов, разных моторолл, ненормальных психически рюриков, которые решили, то имеют право нам указывать, как жить, как и во что верить… Поэтому все, что может делать церковь, приход – мы делаем. Люди очень много делают. Да и наши друзья, партнеры из других церквей, благотворительных организаций тоже пытаются как-то помочь, поддержать солдат. Иногда мы просим поддержки через интернет – на какие-то особые нужды. И вот так, с миру по нитке, на протяжении уже года собираем достаточно существенную помощь ребятам.

Мы не хотим жить под диктовку каких-то странных ребят, наркоманов, разных моторол, ненормальных психически рюриков, которые решили, то имеют право нам указывать, как жить и во что верить…

- Вы упомянули, что один из ваших приемных сыновей недавно чуть не погиб…

- Да, он добровольцем отправился воевать. Для меня это очень тяжело – как отец, я мечтаю о том, чтобы все мои дети остались живыми и невредимыми. Но пришлось провожать сына на войну.

Он для меня давно стал родным – мы уже десять лет вместе. Я его забрал, когда ему исполнилось 13. Он беспризорником был с 5 лет. В 10 сел в тюрьму за кастрюлю борща… Со старшими товарищами они полезли в чужой дом. И пока другие искали, чего бы ценного прихватить – он отправился на кухню. Его не интересовали никакие ценности, кроме холодильника. Получилось, что все, что он украл в этом доме – кастрюля борща, которую он выпил залпом прямо там. За это ему впаяли 3 года закрытого детского интерната. И это были не сталинские времена, наши.

А потом он стал моим приемным сыном. Мы вместе с ним покоряли высоченные горные вершины. Вместе с ним проехали на великах всю Россию, до Владивостока. Ходили по пустыням, спускались по горным рекам. И сегодня, когда он на фронте, это для меня непростые переживания.

- Пробовали его отговорить?

- Я не мог его отговаривать. Он знает ,что я сам был в шаге от такого же решения.

- Вы, священник, собирались идти воевать?

- Да. Когда город был атакован и российские войска под прикрытием местных бандитов взяли Новоазовск и начали двигаться дальше - я был в шаге от того, чтобы сложить пасторские полномочия и отправиться защищать город и страну с автоматом в руках. Вместе с моими старшими сыновьями. Они не военнообязанные. Они ведь сироты по статусу, а значит не обязаны идти в армию, если только не будет введено военное положение. Но в тот момент, когда мы второй раз эвакуировали среди ночи детей и женщин – мои старшие дети были готовы взять в руки оружие и идти защищать город.

Помню, мы проезжали мимо воинской части. И я увидел, как мальчишек, 18-летних пацанов, грузят в грузовики и везут туда, где грохочет. Я остановился и пошел к командиру. Сказал, что я старшина пожарной роты. Что “калашникова” держал в руках всего два раза. Но если это поможет, если мне дадут оружие – я готов его применить.

В тот момент, когда мы второй раз эвакуировали среди ночи детей и женщин – мои старшие дети были готовы взять в руки оружие и идти защищать город

Так вышло, что офицер меня узнал. Сказал: пастор Геннадий, кому-кому, а вам я оружие не дам. В итоге мы нашли ответ на вопрос, как мы можем помочь: копать окопы, траншеи.

Тогда, в первые дни, это тоже было достаточно рискованное занятие. Мы ведь на передовой копали, там в любой момент могли лупануть и из “градов”, и из чего угодно… Но мы шли и копали. И я очень рад, что нам сообща удалось защитить город. Что не дрогнули наши защитники. Что люди поднялись и начали занимать активную позицию. И спасли город тогда – и умудряются держать его и теперь.

Знаете, у меня есть мечта… У меня уже есть 17 внуков от приемный детей и я мечтаю, что когда-то, 90-летним стариком, сидя в плетеном кресле у камина, я смогу рассказывать своим правнукам о том, как многовековые амбиции российской империи обломали свои гнилые имперские зубы в окопах под Мариуполем. Которые рыли, в том числе и я, и мои сыновья.

- После пережитого что вы чувствуете по отношению к россиянам?

- Я подчеркиваю всегда: я русский человек. У меня мамка из-под Питера, батя – из-под Курска. Я люблю Россию. Для меня это такая же родная страна, как и Украина. Я ненавижу имперский дух, которым одержимо нынешнее кремлевское руководство. И адептов этих имперских идей, которые приперлись к нам сюда, на Донбасс, спасать Донецк. Донецк спасать!

Знаете, я проехал Россию на велосипеде. Перед вами эксперт по России. Так, как я видел Россию - не видел ее ни Путин, ни Медведев, ни вся эта кремлевско-бандитская компания. Я видел Россию изнутри. Им есть чем заняться, поверьте! Им есть кого спасать!

Бедные, нищие, разваленные города. Города, к которым нет асфальтированной дороги. Вросшие в землю заводы и дома. Голодные старики, спивающиеся население… Им есть чем заниматься. А они приперлись спасать Донецк, Мариуполь… Города, в которых как-то налаживалась жизнь – при всех недостатках, при всей той чудовищной коррупции, в которой мы жили... Несмотря на все это, у нас появился шанс подкрутить наконец гайки чиновникам, депутатам. Напомнить, что они не боги и не цари на земле – что они слуги народа.

Так, как я видел Россию - не видел ее ни Путин, ни Медведев, ни вся эта кремлевско-бандитская компания. Я видел Россию изнутри. Им есть чем заняться, поверьте! Им есть кого спасать!

Поэтому я ненавижу имперскую идею. Я ненавижу остатки советской империи. С моей точки зрения, она только сейчас умирает. Нельзя понять, что происходит в Донецке, в Мариуполе, в Луганске, если не видеть контекста.

Империя умирает. Самая кровавая империя в мире. Всего каких-то 30 лет назад половина мира была красного цвета. Красная восточная Европа, красная Африка и Латинская Америка, красная Азия… Эта империя больше крови пролила, чем все остальные вместе взятые.

И она умирает. И я очень рад, что смерть этой империи достигла Донбасса. Как бы странно это ни звучало, но это хорошо. Империи умирают долго. Люди иногда умирают долго, а империи всегда умирают долго. Это процесс не двух лет. СССР развалился, но это было лишь начало краха империи. Сейчас мы проходим следующую стадию: империя умирает на востоке Украины. Умирает в половине украинских голов и сердец.

Но даже это еще не конец. Самая страшная стадия смерти империи наступит тогда, когда она будет рушиться в метрополии. Когда в Москве кадыровцы будут пытаться устанавливать “русский мир”. Когда в в столице России народ начнет сносить памятники Ленину. Вот там будет самая жуткая часть. И я сегодня – как христианин, как священник – молюсь, чтобы мои братья-россияне отделались меньшей кровью. Им побыстрей нужно очнуться от того, что творит с ними из руководство. И побыстрее дать этой кремлевской банде пенделя (был такой “термин” во времена моего детства), а также покаяться перед украинцами за то, что натворили. И как-то начать выбираться из своих колоссальных проблем.

Поэтому не надо рассказывать мне, что мы не любим Россию. Я люблю Россию. Но еще больше я люблю Украину. И никто не имеет права приходить и убивать здесь наших сыновей, забирать наши дома, наши храмы, наши жизни… У меня куча друзей-священников в Донецке, Луганске, у которых отобрали храмы, отобрали молитвенные дома – на том лишь основании, что они не подчиняются московскому патриарху, не молятся с КГБшным патриархом (уж простите за прямоту). Это ужасные вещи! Возвращение в 1930-е. Понятно, что мы стараемся сделать все возможное, чтобы остановить безумие этих людей…

У меня куча друзей-священников в Донецке, Луганске, у которых отобрали храмы, отобрали молитвенные дома – на том лишь основании, что они не подчиняются московскому патриарху, не молятся с КГБшным патриархом (уж простите за прямоту)

- Кто вас упрекал в ненависти к России? Вас в чем-то обвиняют?

- Я официально нахожусь в расстрельном списке. У них есть такой сайт, “Трибунал” - мое имя и адрес уже там. А буквально через страничку там значатся мои сыновья. Считаю это большим комплиментом.

- Страха не ощущаете?

- Знаете, меня столько раз разные люди обещали убить, что я уже привык к этому. Ведь живу с такими угрозами уже много лет. Еще до войны мы в нашем городе боролись с наркомафией. Это тоже была война длиною в несколько лет. Мы проводили пикеты, а они угрожали, объявляли меня покойником. В результате наша взяла: мы добились ареста наркоторговцев и крышевавших их ментов… Мы же пикетировали вместе с детками даже Администрацию Президента – такого до нас никто никогда не делал на всем постсоветском пространстве. Поэтому к угрозам я привык. Когда объявляется очередной желающий меня убить – я ему советую становиться в очередь.

Поэтому, отвечая на ваш вопрос, повторю: не боюсь. Нельзя жить в страхе. Страх – это душевный паралич. Духовный ДЦП. Точно так же, как эта болезнь ограничивает человека физически – страх парализует его духовно. Общество, которое будет бояться негодяев, ублюдков (прости Господи) - обречено.

Страх не должен руководить нами. Да нам и нечего бояться. Это наша земля. Наш город. Мы не пришли захватывать Ростов, Таганрог, Москву или Калугу – хотя, может, и надо было. Наверное, это было бы благом для россиян. Но, увы, не так сложилось – и уж точно это не входит в мои планы. Но защищать свою землю, свои дома, своих близких от бандитов – святое и, вне всякого сомнения, богоугодное дело.

Я не боюсь. Нельзя жить в страхе. Страх – это душевный паралич. Духовный ДЦП. Точно так же, как эта болезнь ограничивает человека физически – страх парализует его духовно. Общество, которое будет бояться негодяев, ублюдков (прости Господи) - обречено

- Так а за что вам угрожают сейчас? За то, что военным помогаете?

- Ну да! Пособник карателей, пособник фашистов… Да, я пособник, и я забочусь о своих ребятах. Да, я горжусь пацанами, которые стоят между мной и моими врагами. И делаю все возможное, чтобы помочь им. И если, не дай Бог, начнется штурм Мариуполя и будет введено военное положение – моих старших приемных сыновей, которые стали для меня родными – их всех заберут в армию. Они все пойдут в окопы. Да и я точно не останусь за кафедрой проповедником, который просто читает Библию. Я возьму с собой Библию и отправлюсь в окопы. Я и сегодня там – как капеллан. И надеюсь, что не дойдет до того, что мне придется сложить священнический сан и просто защищать мою землю с оружием в руках. Надеюсь, до этого не дойдет. Но к подобному шагу я готов.

- Можете описать атмосферу, царившую в городе, когда люди реально поняли, что противник может предпринять попытку захватить Мариуполь?

- В городе царил страх. Люди уже знали запах войны. Мы уже это переживали. Уже были горящие здания и бои в центре города. Сожженная мэрия, горсовет, горотдел милиции… И когда война начала возвращаться…

Это был День Независимости Украины. Мы возвращались домой и из окон высунули два украинских флага – справа и слева. В тот день в городе было много машин с украинскими знаменами. Все сигналили… Мы праздновали День Независимости…

Когда приехали домой, мой малыш прицепил к велосипеду флаг и катался с ним по селу. А ночью россияне перешли границу и пошли в наступление на Новоазовск. Начали приближаться к городу. Мы среди ночи разбудили детей. Никогда не забуду тот жуткий страх, который плескался в глазах малышей, когда они спрашивали: папочка, что – снова война?.. Я священник. Мне врать не полагается. Но я врал. Врал не моргая: “Нет, родненькие, вы просто поедете в гости”… А ведь мы в тот момент даже не знали, куда их отправляем – но в течение часа сформировали колонну машин – и отправили женщин и детей подальше от войны. А сами поехали рыть окопы.

В городе царила паника. Особенно несколько первых дней. Сначала к нам присоединились совсем не много людей – человек 70. Я горжусь тем, что больше половины из тех, кто начинал укреплять город – это мои дети, мои друзья и прихожане моей церкви. Что мы были рядом с теми немногочисленными поначалу мариупольцами, которые пытались остановить войну.

Никогда не забуду тот жуткий страх, который плескался в глазах малышей, когда они спрашивали: “Папочка, что – снова война?..” Я священник. Мне врать не полагается. Но я врал. Врал не моргая: “Нет, родненькие, вы просто поедете в гости”…

Мы начали рыть окопы. Подъезжали журналисты. Спрашивали о том, почему мы это делаем. Я повторял одну и ту же фразу: “Кто-нибудь, разбудите меня!”. Я - русский человек, отец 32 приемных и 3 родных детей, священник. Рою окопы. Под Мариуполем. От русских танков. В 21 веке. Кто-нибудь, разбудите меня! Тряхните меня хорошенько! Я расскажу вам глупый, дурацкий и ужасно смешной сон. И мы вместе над ним посмеемся…

Я рад, что этот импульс, попытку защитить город, город услышал. Услышали многие люди – и начали что-то делать для армии, как-то помогать. Подключились директора заводов. Мэр города приехал с лопатой. Пригнали строительную технику. Пришло много людей. Люди выходили и становились цепочкой между нашими солдатами и российским агрессором. Было много разных событий...

В тот день, в самом начале, атмосфера страха боролась с атмосферой веры. Мы боялись - и мы надеялись. И эти два чувства постоянно чередовались. В принципе, в этой атмосфере прошел весь этот год. То приступ страха, то надежда, что нам удастся. То отчаяние, что все это бесполезно и все равно не устоять Мариуполю – то снова приступ веры.

- Наверное, верить в победу в то время было непросто?

- Я черпал веру в двух источниках. В привычном для меня чтении Библии, где есть много историй, подтверждающих, что в войнах Бог на стороне тех, на чьей стороне правда. А второй источник веры – глаза солдат. Когда я разговариваю там, на фронте, с солдатами, ребята часто говорят: “Пастор, посмотри мне в глаза. Посмотри внимательно. Мы не уйдем. Не сдадим Мариуполь”. И эти глаза стали для меня новым, неожиданным источником веры. Может, не совсем каноническим, но очень мощным.

Я повторял одну и ту же фразу: “Кто-нибудь, разбудите меня!”. Я - русский человек, отец 32 приемных и 3 родных детей, священник. Рою окопы. Под Мариуполем. От русских танков. В 21 веке. Кто-нибудь, разбудите меня!

- Как считаете, удалось сделать из Мариуполя неприступную крепость?

- Сегодня мы держим город, окопались серьезно… Когда строили первый блокпост – мы строили его в голом поле. Комбат привел нас, говорит: вот здесь. Вспаханное поле пустое. Сегодня на том месте - укрепрайон. Недавно я заезжал туда: сотни метров влево и вправо, землянки в три наката, переходы, брустверы… Все очень серьезно. И железобетон, и бронированные какие-то покрытия… Сегодня конечно же город обороняется несоизмеримо лучше. И мы надеемся, что даже имперский, бесовской кремлевский режим не настолько безумен, чтобы положить еще десятки тысяч своих людей под Мариуполем. Очень на это надеемся.

- Вы - капеллан. Что входит в ваши обязанности там, на фронте?

- Капеллан - это священник для солдат. Он там нужен не только для проведения богослужений или предоставления определенной психологической помощи. Это друг. Это батька такой. Это человек, который может чем-то помочь. Мы, кстати, входим официально в структуру ВСУ.

Знаете, я молюсь за ребят. В них много зла. И на врага, и на всех. Война - это время, когда злые вещи торжествуют. И задача священника абсолютно важна на войне: не позволить нам – нам, защитникам- превратиться в них. Я говорю об этом солдатам: мы – не они. Мы не можем, как они. Мы не должны превратиться в зверей. Мы не можем достреливать раненых. Мы не можем издеваться над пленными. Мы не можем насиловать, кастрировать, грабить. Мы не звери!

Нам нужно остаться людьми. Даже посреди самого страшного явления в мире под названием война. Это очень непростая задача. И для того, чтобы не озвереть на войне, нужно человеку на чем-то стать. Нужен какой-то фундамент. И, безусловно, вера христианская дает достаточный фундамент.

Христианство не запрещает обществу защищаться от зла. Фраза из Библии: начальствующий божий слуга не напрасно носит меч - чтобы наказывать делающего злое. То есть, защита земли своей, защита людей - это святая обязанность власти.

Нам нужно остаться людьми. Даже посреди самого страшного явления в мире под названием война. Это очень непростая задача

Но остаться людьми на войне – задачка не из легких. И капелланы - это те люди, которые помогают солдату остаться человеком. Не озвереть. Не отчаяться. Не возненавидеть весь этот мир. Когда слишком больно - иногда просто хочется поставить точку в жизни. К сожалению, на войне и до этого доходит. Люди реально не могут справиться с тем, что на них навалилось. Не могут держать удар.

Я рад, что сегодня Генштаб украинской армии понимает роль капелланов – я, к примеру, долго был “беспризорным”, пока, сравнительно недавно, не вошел официально в батальон капелланов. Но поначалу само наше существование многим казалось странным явлением.

Наши ребята-капелланы были в аэропорту Донецка. По несколько ротаций проходили там, на месте страшных событий, когда на глазах умирают пацаны. Когда рядом погибают солдаты. И когда рядом просто есть священник - это важно. В жизни или в смерти нам надо остаться людьми. Это главная задача человека.

- А как сами бойцы воспринимают ваше присутствие?

- Знаете, особенно интересно, когда в молитве ты, как священник, переходишь к стадии молитвы за врагов. И солдаты вздрагивают. Это для них непривычно, непонятно. Но мы же не говорим о том, что надо поднять ручки – и пусть враги нас убивают. Мы должны защищать наш народ. Но нам нельзя их возненавидеть и уничтожать при первом удобном случае. Ни в коем случае нельзя пользоваться их методами. И тогда на нашей стороне будет справедливость. А значит – и Бог. И я верю, что небесные силы поддержат нас в ключевые моменты истории. Без этого нам будет очень сложно выстоять в этой войне.

- Чудо видели на войне?

- Для меня огромное чудо – то, что устоял наш город. Для меня чудо, что мои мальчишки сегодня живы.

Я упоминал уже о том, что один из моих сыновей ушел на войну. Не так давно мы ждали его на пару дней домой. Я сидел, разговаривал по телефону. И тут слышу – открывается дверь, и голос: “Батя, привет!”. Поднимаю глаза – и телефон выпадает из рук. Он обгоревший: лицо, подбородок, руки, грудь… А он кричит: батя, все нормально! Это все пустяк! Врачи сказали, что все пройдет… Позже я узнал, что этот ожог действительно не будет иметь серьезных последствий и мой сын – молодой неженатый пацан – не останется инвалидом. Для меня это чудо. Как и то, что он жив. Ведь всего в 10 метрах от него в бою погиб его приятель, наш мариупольский парень…

На войне смерть ходит за ребятами по пятам. И кому-то нужна вера в чудо, а кто-то чудом выживает. Многие с верой умирают . Но это тоже можно назвать чудом: когда человек знает, что может погибнуть – но идет и отдает свою жизнь за других. За незнакомых людей. Ребята с западной Украины приезжают, становятся рядом с нашими хлопцами с Донбасса - и умирают за нас здесь. Это ли не чудо?

Можно рассказывать много историй о чудесах. У меня есть друг-офицер, который рассказывал, как они чудом вышли из окружения. Выжить всем его ребятам помог невероятный туман, под покровом которого они прошмыгнули прямо под носом у кадыровцев. Вышли чудом. И количество таких историй растет.

Ребята с западной Украины приезжают, становятся рядом с нашими хлопцами с Донбасса - и умирают за нас здесь

- Попасть в плен к кадыровцам – это, наверное, самое страшное, что может случиться с нашими ребятами?

- Говорят, что еще страшнее казаки. Не хотелось бы, конечно, сравнивать два этих проявления зла. Но казаки с их сумасшедшим псевдоправославием… Знаете, я люблю православных людей. Но кроме православия существует еще и псевдоправославие – имперское, шальное, демоническое. Адепты которого думают, что их вера дает им право казнить людей, убивать по той лишь причине, что они думают как-то иначе – о жизни, о Боге. Поэтому я думаю, что казачки вполне могут конкурировать с кадыровцами по жестокости. По крайней мере, мне приходилось слышать об этом множество страшных историй.

- Например?

- Самые разные вещи. Один из моих приемных сыновей оказался в плену. Он десять суток был в плену. Его подвешивали. Полтора суток он висел, пристегнутый к потолку, в наручниках, со сломанными ребрами. Его выводили на расстрел – имитировали казнь, запугивали. И это далеко не самое страшное, что случается. Потому что на войне люди звереют. Поэтому я и говорю все время: нам надо сделать все, чтобы мы остались людьми.

- Часто ли приходилось видеть там, в окопах, смерть?

- Я, слава Богу, не видел смерть в окопах. Я непосредственно не попадал в военные действия на передовой. Мы видели смерть здесь. Внутри города. Когда бои шли в Мариуполе.

- Это когда освобождали город, да?

- Да. Когда был бой 9 мая – это, конечно, был кромешный ужас. У меня в кабинете стоят гильзы с того боя. “Сувениры”. Мои пацаны бегали прямо в разгар боя, собирали еще горячие гильзы. Мальчишки остаются мальчишками даже на войне. Им интересно: стреляют, ух ты…

Но у меня есть друзья-капелланы, которые проходили через очень жесткие бои. Получали контузии, ранения. Я недавно связывался с капелланом, который был в донецком аэропорту, пережил контузию, был несколько раз ранен, потерял там много друзей… Честно говоря, он не совсем в порядке сейчас. Он понемногу приходит в себя от всего пережитого. Хороший парень, классный. Но ему самому сейчас нужна помощь. Есть такой термин у боксеров – держать удар. У меня пацаны есть мои, бывшие беспризорники, которые стали чемпионами Украины по боксу. От них я точно знаю: хороший боксер - это не тот, кто может хорошо ударить. Хороший боксер - это тот, кто может еще и держать удар.

На войне – то же самое. Те жесткие удары, которые она наносит – их надо держать. Недавно я зашел на страничку моего друга, который погиб в центре города. Его расстреляли. Он попал в засаду прямо в центре Мариуполя, на мосту, соединяющем две части города, разделенные рекой. Знаете, я плакал… Его дочка выложила ко Дню отца его фото, где он стоит с женой и держит ее, еще совсем малышку, на руках – и подписала: “Папочка, с праздником тебя!”… Это я к чему? Да к тому, что если мне больно спустя год – то как же больно его дочери? Его сынишке, который всего на неделю младше моего родного, биологического сына?

Жизнь иногда наносит чудовищные удары. Эта война требует от нас стойкости. Способности выдержать этот бешенный хук. Хотя, могу сказать, в целом Украина держится очень достойно. Нам ведь пророчили нокдаун, нокаут чуть ли не в первые секунды после того, как начнется. А мы держим уже 15-месячный раунд, если считать с момента захвата Крыма. Больше года держимся – и делаем это неплохо.

Я говорю не только о Мариуполе – хотя очень горжусь тем, как устоял мой город. Но я вижу то же и в других городах. У меня есть хорошие друзья в Славянске – я свидетель всех тех жутких событий, которые там происходили. Люди там держат удар очень достойно. Колоссальную работу делают христиане Славянска, которые пережили захваты храмов, то, что их молитвенный дом превратили в склады оружия, их пасторские кабинеты превратили в вертепы и пулеметные точки… Моего знакомого епископа арестовывали – в подвале сидел пожилой, больной, связанный человек. А его служителей убили…

Несмотря на все это, город сегодня восстанавливается. Украина очень достойно держит удар. И я начинаю все больше верить в то, что моя Родина может стать достойной страной.

Я бывал не раз в Европе, в США. В последний раз в Америке был на День Независимости, 4 июля. И не раз вспоминал их известный девиз: Freedom is never free - свобода никогда не дается даром. За независимость их страны от умиравшей тогда Британской Империи было заплачено жизнями тысяч и тысяч людей. Но они отвоевали независимость и, как мы знаем, построили не самую худшую страну. Я надеюсь, что однажды мы тоже будем праздновать день реальной независимости. Что мы перестанем быть колонией умирающей гниющей империи. Я надеюсь и уверен, что Россия однажды выздоровеет от этой имперской болячки и займется своими стариками, своими сиротами, своими дураками и дорогами - и перестанет указывать всему миру, как ему жить и что делать.

Украина очень достойно держит удар. И я начинаю все больше верить в то, что моя Родина может стать достойной страной

- Как считаете, то, что происходит в России – результат того, что при власти оказался Путин, или все-таки это проблема исключительно существования этой самой имперской системы?

- Это проблема духа народа. Путин - это пешка. У меня есть собственная концепция развития истории. Историю направляет не капитал, как считали Маркс и Энгельс. И не секс, как считал Фрейд и его последователи. Самый сильный вектор, направляющий историю – это дух. Это комплекс мировоззрения, комплекс мышления, духовные процессы, происходящие внутри личности, внутри семьи и внутри общества. И Россию сейчас терзает именно этот имперский дух.

Путин - лишь пешка. То, что происходит сейчас – это попытка ренессанса империи. Она обречена быть безуспешной. Этому не произойти. Никакого возврата назад нет. Я смею сказать, что эту империю приговорил создатель мира. Она слишком много пролила крови и над ней вершится суд – не земной. В России сейчас происходят не просто экономические или просто политические процессы – это процессы духовные. Смерть идеологии. Кончина империи.

Сегодня все эти попытки восстановить какие-то элементы коммунистической идеологии просто жалки. В империю на самом деле уже никто не верит. И это все закончится полным, абсолютным крахом. Я желаю России краха имперского духа. Чем быстрее это произойдет – тем меньше прольется крови. Поэтому я в открытую призываю российский народ к свержению власти.

Россиянам достаточно просто вспомнить, что Путин – это наемный менеджер. Который очень плохо выполняет свои обязанности. Он узурпировал, коррумпировал страну. Положил ее в карман своих дружков из кооператива “Озеро”. А теперь еще и устроил братоубийственную бойню между русскими и украинцами. Его нужно гнать в шею. И чем быстрее это сделает российский народ – тем меньшего масштаба трагедия их ожидает. Если же русские люди будут терпеть вот это дальше - пусть готовятся к страшной драме.

- Приходилось видеть тех, кто воюет на той стороне? Может, пленных?

- У меня много друзей, которые знают тех, кто воюет на той стороне. Например, господин Плотницкий в течение 7 лет был администратором в церкви моего хорошего друга-пастора. Некоторые мои близкие друзья спрашивают: пастор, вы что - не помните? Вы приезжали, а он баню там организовывал… А я не помню!

Или господин Пономарев – народный, прости Господи, мэр Славянска – это бывший наркоман, реабилитант христианского реабилитационного центра в городе Славянск, который оказался вот таким Иудой. Вспомните, как они потом вспарывали животы людям. Мир тесен – и люди часто пересекаются.

Я со всей ответственностью могу заявить, что на той стороне воюет очень много наркоманов. Мы ведь занимаемся наркореабилитацией – и у нас впервые за много лет появились свободные койки в реабилитационных центрах. Огромное количество наркоманов пошло воевать на ту сторону. Ведь для наркомана там просто рай. Ему дали оружие. Власти нет. Вот тебе автомат, вот тебе наркотики – вперед!

Я также общаюсь с людьми, которые живут в Донецке. Громадное количество людей там (как и в Крыму, кстати) мечтает, чтобы вернулась нормальная человеческая жизнь. Чтобы вернулась Украина и восстановила порядок.

Я не знаю, что будет дальше. Знаю лишь одно: империя в конце концов умрет. Оставит нас в покое и дас

Обсуждение статьи

Ваш комментарий

Уведомлять об ответах Отправить комментарий